– Они, – сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочелкраткую молитву о спасении невинных душ. “Ты не должен допустить, чтобы этоповторилось”, – ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочныекорзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мыпринялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самойценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильныхвафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива идолларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.

– Машина находится на городской стоянке, – сообщил Билл. – Вней полно всякого хлама.

– О ней позаботятся, – сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семействаБертон и вышли.

– Что будем делать с вещами? – спросил я.

– Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

– Нет.

* * *

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаюсвященник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедамбродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.

Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей наДжорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти небыло видно домов с забитыми окнами.

– Будет лучше, если ты подождешь в машине, – сказалМордехай. – Это облегчит мне переговоры.

Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагалсяна его слово.

– Хорошо. – Я тоскливо оглянулся.

– Ничего с тобой не случится, – посулил Мордехай инаправился к храму.

Я заперся. Через несколько минут напряжение спало, вернуласьспособность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовалсяинтересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такойи с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Ценапохорон сразу взлетит.

Я смотрел, как мимо машины, пряча лицо от порывов ледяноговетра, движутся люди. Вот прошла мать с двумя детьми, разодетыми в пух и прах идержащимися за руки.

Где были они прошлой ночью, когда Онтарио сидел в холодноймашине, вдыхая ничем не пахнущую окись углерода? Где были все мы?

Мир вокруг меня рушился, терял смысл. Менее чем за неделюшесть трупов – к такому потрясению я оказался не готов. Я – молодой человек,белый, получивший прекрасное образование, обеспеченный. Впереди – блестящаякарьера, богатство и все блага мира, которые оно несет. Да, брак у меня несложился, ну и что! Разве мало я вижу красивых женщин? Никаких серьезных причиндля беспокойства у меня нет.

Я проклинал Мистера, перевернувшего мне жизнь. Я проклиналМордехая за навязанное чувство вины. И Онтарио – за тупую, ноющую боль всердце.

Стук в окно заставил меня вздрогнуть. Нервы ни к черту.

Увидев Мордехая, я опустил стекло.

* * *

– Он сказал, все сделает. За пятерых – две тысячи.

– Не важно…

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он ужесадился за руль.

– Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробыпростые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы все как у людей.Сначала запросил три тысячи, но я намекнул, что подъедет пресса и он попадет наэкраны телевизоров, в результате сошлись на двух. Недурственно.

– Спасибо, Мордехай.

– Ты в порядке?

– Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.

* * *

У младшего брата Клер, Джеймса, врачи нашли болезнь Ходжкина<Лимфогранулематоз – опухоль лимфатических узлов. На ранней стадии легкоизлечим. Назван по имени Т. Ходжкина, впервые описавшего это заболевание> –по данному поводу семья и объявила в Провиденсе большой сбор. Ко мне это неимело отношения. Я слушал рассказ Клер о поездке, о страхах родственников,слезах и молитвах, трогательных попытках успокоить Джеймса и его жену. Бурныепроявления чувств в семействе Клер не считались дурным тоном. Я содрогнулся примысли, что довелось бы мне испытать, попроси Клер поехать вместе с ней. Курслечения начался, перспективы у больного, по словам врачей, неплохие.

Возвращение позволило Клер расслабиться, излить душу.

Мы сидели у камина с пледами на коленях и потягивали вино ватмосфере почти романтической. К сожалению, собственные переживания мешали мневоспринимать чужие. Тем не менее я старался казаться внимательным: вставлялвремя от времени подходящее словцо, выражал сочувствие по поводу несчастья,случившегося с бедняжкой Джеймсом.

Не такой я представлял нашу встречу, не к тому готовился.

Я ожидал выяснения отношений, может быть, ссоры. Давносозревший нарыв так или иначе должен был лопнуть, оставалось надеяться, чторасстанемся мы как цивилизованные люди.

Клер несколько раз повторила: “Какой у тебя усталый вид”. Ячуть было не поблагодарил ее за любезность.

Наконец она выговорилась, и беседа плавно поменяла русло. Ярассказал о походе в приют, об Онтарио и его матери, показал заметку в газете.

Клер была искренне тронута, хотя услышанное сбило ее столку. За прошедшую неделю я стал другим человеком, и она пока не могласообразить, лучше или хуже.

Не знал этого и я.

Как все молодые трудоголики, мы с Клер не нуждались вбудильнике, тем более по понедельникам, в самом начале новых проблем.

По дороге в офис я преисполнился решимости установитьопределенную дистанцию между бродягами и собой.

Потерплю на похоронах. Выкрою время для безвозмезднойпомощи. Продолжу отношения с Мордехаем, даже, вероятно, стану регулярнопосещать его офис. Буду заглядывать к мисс Долли, дабы помочь ей накормитьголодных. Иногда подброшу им денег. Найду способ собрать средства на нуждыприютов. В любом случае смогу принести гораздо больше пользы в качествеисточника финансирования, нежели как еще один адвокат.